Духовная культура средневековой Руси - А. И. Клибанов

Гораздо более решительны выводы, к которым пришел другой исследователь — Н. П. Попов. В статье «Памятники литературы стригольников» он отнес «Слово о лживых учителях» к прямым произведениям стригольнической литературы[735], впрочем не пополнив наблюдений Седельникова.

Заняв такую определенную позицию в вопросе об атрибуции «Слова о лживых учителях», Попов оказался вынужденным пересмотреть взгляд Архангельского на литературный источник памятника. Зависимость памятника от сочинения Псевдо- Златоуста, казалось, умаляет его своеобразие как произведения стригольнической литературы. В критике сделанного Архангельским вывода Попов допускал прямую несправедливость. «Проф. Архангельский, — писал он, — рассматривает это «Слово» как «сокращение подобного же еще более обширного «Слова», находящегося в Златоусте», и вслед за тем: «Надо было не читать «Слова» ни в Златоусте, ни в Измарагде и не вдумываться хотя бы в надписание того и другого, чтобы произнести такое суждение»[736]. Признавая, что в «Слове о лживых учителях» имеется «ряд купюр из Златоустовского слова», Н. П. Попов видит оригинальность сочинения в том, что оно обращено не к будущему, а к настоящему и посвящено обличению белого духовенства.

Н. П. Попов неправильно передавал цитату из А. С. Архангельского, так как последний указывал источник «Слова о лживых учителях» не в «Златоусте», а в «Златоструе», т. е. в сборнике, существенно отличном от «Златоуста». Кроме того, изучение «Слова о лживых учителях» невозможно в самом деле (см. ниже) вне отношения его к сочинению Псевдо–Златоуста, находящегося в «Златоструе». Только таким путем выявляются степень оригинальности нашего памятника и направление мысли его автора. Наконец, не кто иной, как Архангельский, отметил и обличительный характер памятника, и актуальность его значения для своего времени. Вот лаконичная характеристика нашего памятника у Архангельского: «Весьма обширное слово, полное увещаниями о важности чтения книг и суровыми обличениями против современного ему духовенства».[737]

В полной мере оценивая методологическое значение работ А. Д. Седельникова и Н. П. Попова, впервые пытавшихся поставить изучение «Слова о лживых учителях» на реально–историческую почву, мы в то же время не можем согласиться с предложенным ими конкретным решением проблемы. «Слово о лживых учителях», как бы ни было созвучно оно идеям стригольников, какой сочувственный отклик ни могло бы встретить в их среде, возникло раньше, чем сложилось движение стригольников.

Источники впервые упоминают о стригольниках под 1375 г., но эта дата уже относительно поздняя: в 1375 г. произошла казнь стригольнических руководителей. Косвенные данные позволили Н. А. Казаковой отнести его возникновение к середине XIV в.[738].

Между тем старший «Измаращ», памятник, приурочиваемый исследователями к концу XIII — первой половине XIV в., уже содержит «Слово о лживых учителях». Следовательно, «Слово» существовало в первой половине XIV в., т. е. тоща, коща о стригольниках ничего не известно ни по прямым, ни по косвенным свидетельствам.

Важно указать и на ту литературную среду, с которой связано «Слово о лживых учителях». Оно приходит в памятники XIV в. в непременном окружении русских произведений, критикующих остатки языческих верований и восходящих частью к домонгольскому времени, частью к ΧΠΙ в.

«Слово о лживых учителях» известно нам в четырех списках. Таковы рукописи из ГБЛ в Троице–Сергиевском собрании № 204 и из ГПБ Соф. 1262 и 1285, Кирилло–Белозерского сборника № 4/1081 (Паисьевского).

Обратимся ли мы к списку «Слова» в Соф. 1262, мы его найдем в сообществе со «Словом… о том, како первое погании веровали в идолы», «Словом Иоанна Златоустаго о христианстве», «Словом от Св. евангелия» — статьями, входящими в группу противоязыческих поучений. Список «Слова о лживых учителях» в Соф. 1285 сопровождают такие произведения, как «Слово некоего христолюбца ревнителя по правой вере» и «Предьсловие покаянию…» «Измаращ» Троице–Сергиевского собрания № 204, ще находится третий из известных нам списков «Слова», содержит сочинения «О лечащихся в болезнях волхованием и наузы», «Св. Моисея о ротах и клятвах», «Дионисия о желеющих», «Нифонта о русалиях», «Златоуста о играх и плясании» и др. Столь же характерен состав Кирилло–Белозерского сборника, ще находится четвертый список «Слова о лживых учителях». Здесь и «Слово святого Григория… о том, како первое погани суще языци кланялися идолом и требы им клади», «Слово святого отца Моисея о ротах и клятвах», «Сказанье святого отца Нифонта о песнях мирских и о русалиях», «Слово некоего христолюбца ревнителя по правой вере» и т. д.

Наконец, и в тексте самого исследуемого памятника можно указать на два факта, сближающие его с вышеназванной группой сочинениий. В одном случае мы читаем в памятнике: «Аще ли ти брат так непокорив и не послушаеть трезваго учения, будет ли короваемолець, или рожаницемолець…»[739]. В другом случае автор «Слова о лживых учителях» в самых одобрительных выражениях пишет о русском сочинении «Предьсловие честнаго покаяния», относящемся к XIII в., а может быть, и к домонгольской поре. По–видимому, для времени автора «Слова» борьба с «короваемольством» и «рожаницемольством» еще была злободневной.

Древнерусские книжки были правы, коща включали «Слово о лживых учителях» в одни сборники с противоязыческими и другими сочинениями, возникшими не ранее конца XII — первой половины XIV в., как это и имеет место, например, в сборниках Соф. 1262 и Кирилло–Белозерский 4/1081. Да и то, что исходным источником для нашего памятника послужило названное выше сочинение Псевдо- Златоуста (А. С. Архангельский), в свою очередь отводит «Слово о лживых учителях» на рубежи, значительно более отдаленные, чем тот, на котором мы застаем стригольников. Псевдо–Златоуст, о котором идет речь, представлен, например, в рукописи ГПБ («Златоструй») XII в. В «Златоструе» сохранились лишь отрывки из сочинения Псевдо–Златоуста. Его порядковое место в полных изводах «Златоструя»— 24–е, и оно было известно русскому обществу целиком еще в домонгольские времена.

Высказанные соображения и приведенные данные не позволяют нам согласиться с выводами Седельникова и Попова о косвенной или же прямой принадлежности «Слова о лживых учителях» движению стригольников.

Это наше суждение было подкреплено и рядом доводов, приведенных В. П. Адриановой–Перетц в исследовании «К вопросу о круге чтения древнерусского писателя»[740]. Оно было и прямо поддержано В. П. Адриановой–Перетц: «А. И. Клибанов в монографии «Реформационные движения в России в XIV—первой половине XVI в.» (М., 1960. С. 385—387) не принимает гипотезы А. Д. Седельникова и Н. П. Попова, относя составление первой редакции Измарагда к первой половине XIV в., коща стригольничество еще не оформилось. Не связывает Л. И. Клибанов этот сборник и с антицерковным движением начала XIV века. «Ведущей» темой для старшей редакции Измараща и для Златой Чепи исследователь признает «тему учения книжного»… Эта тема, как выше показано, действительно очень интересовала составителя. Однако традиция начинать учительный сборник на тему «како жить христианину» поучением о «почитании книжном» идет уже от русского Изборника 1076 г.«[741]

Конечно, включение «Слова о лживых учителях» в состав «Измараща» старшей редакции (рукопись Троице–Сергиева собрания № 204. Л. 232— 237 об.) — факт показательный, поскольку он находит место в круге других сочинений этой редакции «Измараща», отличающихся критикой духовенства и церкви. Тем более показательный, что в младшей редакции «Измараща» нет ни «Слова о лживых учителях», ни его «конвоя» — сочинений, критикующих церковь. И наличием церковно–критических сочинений в старшем «Измараще», и отсутствием их в младшем «Измараще» подтверждается зависимость того и другого от проблем, интересовавших и волновавших широкие круги русского общества в XIV‑XV вв. Так или иначе, «Слово о лживых учителях» мы не связываем ни со стригольничеством, ни с какой‑либо иной ересью (в «Похвале Ивану Калите» (умер в 1340 г.) содержится указание, что «при его державе» прекратились «безбожные ереси»).[742]

«Слово о лживых учителях» мы публикуем по рукописи Новгородско–Софий- ского собрания № 1262 — «Трифоновскому сборнику», время составления которого приходится на отрезок между 1274—1312 гг.[743]. Сборник представлен списком 80–х гг. XIV в. и по особенностям письма выявляется его псковское происхождение. В нем представлено и сочинение Псевдо–Златоуста, послужившее основным источником для автора публикуемого «Слова». Но текст его дефектен, и для сопоставления со «Словом» мы обратимся к сборнику «Златоструй» № 259 Соловецкого собрания (ГПБ им. Салтыкова–Щедрина в Петербурге), содержащему названное сочинение Псевдо–Златоуста. Его полное название: «Того ж Иоанна о лъжиих пророцех и о лъжных учителех, и о безбожных еретицех и о знамениях скончаниа, хотящаго изыти от телеси» (JI. 157). Автор начинает с сообщения о своей смертельной болезни, придавая тем самым сочинению значение духовного завещания. Этот мотив ухода повторяется по всему ходу изложения уже не как личный факт, а как факт, сопряженный с кончиной мира и вторым пришествием: «Блюди и час пришествия» (JI. 157 об.), «И на ны приидоша скончаниа век» (Л. 158 об.), «Ельма бо уже к нам кончанано века приидоша» (JI. 159 об.) и т. д. Автор «Слова», естественно, опускает то место своего источника, в котором сказано о смертельной болезни Иоанна. Мотив «кончины мира» присутствует и в «Слове», но не как сквозной и не как актуальный для современников. Он отодвинут в будущее. Близкое? Близкое по сравнению с вечностью, ибо земной век людей вообще короток: «Век бо сий короток, а мука долга, а концина близ» («Слово». Л. 107).